Сергей Вербук, художник

Инночка Самитная

Глаза закрою и вижу Её лицо, купающееся в потоке света театральных прожекторов...Она слегка поднимала голову навстречу свету, входила в него и, от этого казалось, что Она светится... Хотя, может быть, Она , и вправду, светилась... От Неё шло излучение, Она затопляла им зал... Её незабываемый голос, всегда с неповторимой интонацией, будь то Цветаева ли, Булгаков ли, Дикинсон ли — только так, никак иначе... После Неё нельзя было уже представить по иному… « Инночка , - мой рупор», - говорила наша Зара...». « Из всех чудесных студийцев, а , в Харькове было в те времена, на что посмотреть, Инночка была самой талантливой, я был уверен : Её ждёт судьба большой актрисы», - так говорил режиссёр Владимир Борисович Гольдштейн... От Неё в зал шли волны энергии... Энергия это информация и несли эти волны Любовь, Добро, Силу дополняя стихи и прозу новым неведомым дотоле cодержанием... Кто видел Инночку Самитную на сцене , вряд ли забудет, вряд ли сумеет когда- -нибудь выбраться из этого благодатного потока, который когда-то подхватил тебя и понёс на Её спектаклях и несёт через годы... Она была счастлива там, на сцене и делала счастливыми своих зрителей.

А ты в кругу лучись —
Другого счастья нет —
И у звезды учись
Тому, что значит свет.

Свет от Инночки идёт и будет идти всегда, такая у них, у звёзд, особенность, такое свойство...

Александр Вульфин, актер Театра Чтеца, инженер

Инна.

На первую в жизни репетицию шёл с замиранием сердца. Вхожу осторожненько в полутёмный зал. Свет только на сцене, где стоит какая-то девушка. Она слушает режиссёра, сидящую в зале и что-то ей вдохновенно говорящую. Кажется, что девушка думает о чём-то своём, почти ничего не говорит и не спрашивает. Встряхнула головой. Начинает читать стихи. И вдруг всё то, о чём так взволнованно объясняла режиссёр, таинственным образом ожило в ней! Нет, она не читает стихи, она рассказывает о себе: как живёт, что чувствует, чем дышит. Не стесняясь, полностью открывает самые потаённые чувства и интимные уголки своей души. Наверное, от этого что-то всколыхнулась внутри меня и навернулись слёзы.
Она остановилась. Несколько секунд тишины, которые дали мне возможность прийти в себя. Режиссёр встаёт, поворачивается ко мне и прихрамывая, опираясь на палочку делает пару шагов навстречу. Мы уже знакомы. Её зовут Зара. Девушка спускается со сцены, подходит к нам протягивает мне руку. – Инна, говорит она и смотрит в глаза. Как-то совершенно по-особому смотрит. Как это объяснить? Магия какая-то, колдовство что ли. Смотрит и говорит совершенно обычное, а тебе становится как-то не по себе. Втягивает тебя внутрь глаз, оторваться от них не можешь и улетаешь куда-то из этого мира. И начинаешь плохо понимать о чем беседуем. Говорю - колдовство какое-то. Со временем за суетой обычной жизни вроде бы и спряталось это ощущение куда-то в глубину памяти , а вот недавно поговорил с её дочерью, она теперь совсем взрослая, и возникло опять то же ощущение. По интернету беседовали, но глаза видно было хорошо и возникло, как когда-то с её мамой. Порода у них такая, что ли…
А ещё тогда при знакомстве поразила меня Инна тем, что была невероятно проста и органична ,с ней не было разницы в возрасте, статусе. Сразу возникло ощущение, что мы хоть и не самые близкие, но уже друзья.
Никакой позы, высокомерия, дистанции. Может быть, как бывает у каждой женщины, проскользнуло чуть-чуть кокетства, которое тоже воспринялось органично. И потом, когда видел её в спектаклях , невозможно было поверить, что она читает написанное кем-то другим, настолько она была естественной, что переиграть её не могли бы наверное, даже дети и собаки.
Ах ,Инна, Инна, а какая у тебя была память! Однажды перед каким-то правительственным концертом, когда наша театральная композиция, а перед ней ещё и длинное вступительное слово, утвержденное высоким партийным начальством, чуть не провалилась. Актриса, читавшая это пресловутое вступление, занимавшее две станицы текста, за час до выступления сорвала голос. Паника страшная. За срыв могли в те времена вообще закрыть театр. Зара срочно вызвала Инну. Та перед выходом на сцену два раза прочла текст, послушала объяснение Зары. И мы были в шоке. В это невозможно было поверить. Она вышла на сцену и со всей её искренностью рассказала весь текст наизусть, как будто учила его пару месяцев.
Многое с годами стирается из памяти. Но эта атмосфера тогдашнего нашего театра... Мы все стали близкими друзьями, одной большой семьёй. Со своими радостями и горестями, и мелкими недоразумениями, капустниками и общими днями рождения. Как-то получилось, что один в этой семье был совестью театра и решал возникающие трения, другой - как бы лицом театра, Инна – была его душой.
Почему-то вспомнил как перевозили Инну с Гешей на новую квартиру. У нас так было принято: всех, кому нужно было переезжать ,перевозили всем театром. Вещи собраны в коробки и мешки, а машина всё не приезжает и не приезжает. Уже наговорились, сидим, ждём. Тишина. Один из ребят захватил журнал с только что вышедшим «Пикником на обочине». Начинает вслух читать. Сидят Инна, Геша и наши ребята, все такие родные...

Татьяна Булипоп, актриса Театра Чтеца 1977-1992 гг.

Об Инне

Когда я думаю об Инночке Самитной, не только безутешная печаль снова и снова просыпается во мне, ибо давно ее уже нет на этой земле, но – нескончаемое тепло, нежность, любовь и СВЕТ, который она несла с себе.

В Театре Зары Довжанской Инна Самитная была «Актриса Номер Один». Спектакли, которые Зара создавала для Инны, вместе с Инной – это шедевры чтецкого и режиссерского искусства. «Белый пароход» - потрясение. Такое не забывается.

Завораживающий голос, слово, проникающее в самую душу слушателя…
Необыкновенная Актриса. Необыкновенная женщина.

Только после того, как не стало Зары, мне посчастливилось перейти с Инной на «ты», бывать у нее в гостях в родном Харькове в квартире на Павловом Поле, приезжать к ней и Генечке в Тамань.

В Тамани, в нашу последнюю встречу, Инночка была уже очень больна, но ее необыкновенно синие глаза излучали тепло, свет и Любовь ко всем, кто был рядом.

Я знаю, что она нежно и искренне меня любила. Так же, как люблю ее я. Навсегда.

Эмилия Обухова, педагог, культурный обозреватель

Инна Самитная

Инна Самитная была большой актрисой. И больше, чем актрисой. То, как она чувствовала и понимала поэзию, можно сравнить лишь с текстами самых тонких, глубоких исследователей литературы. Но она не писала о литературе и не говорила о поэзии глубокомысленно, она просто читала тексты, но как? Это было незабываемо, даже самое трудное стихотворение, прочитанное со сцены Самитной, становилось близким. Оно открывалось.

Конечно, этому предшествовала большая работа с режиссером Театра Чтеца Зарой Довжанской. Зара Тевелевна глубоко понимала поэзию, проникалась ее музыкой и этому она научила актрису Инну Самитную. Она ничего не объясняла, но она выбирала для Инны лучшую литературу о том произведении, с который Самитная должна была выйти на сцену, и она ей сама обязательно читала поэтические тексты. Жизнь свела в одно прекрасное время два больших таланта. Это было похоже на чудо.

Сейчас и тогда разные актеры и актрисы читали стихи со сцены, но очень немногим удавалось делать это так высоко и так ясно, как это делала Самитная. Читать Цветаеву! У кого это получалось? Кажется, только Терехова смогла. Так вот Инна Самитная великолепно передавала музыку мира Марины Цветаевой, ее особые звуки. Она даже пела стихи Цветаевой, хотя ее учительница режиссер З. Довжанская не очень-то любила, когда стихи поют, но Самитная пела,
проговаривала речитативом, и это было незабываемо:

В огромном городе моем - ночь.
Из дома сонного иду – прочь,
И люди думают: жена, дочь,
А я запомнила одно: ночь.

Когда Инна Самитная выходила на сцену, зал замирал. Ее прекрасное лицо, весь ее облик и богатый, сильный голос открывали зрителям душу поэта. А как она читала монолог Маргариты по роману М.Булгакова! С тех пор не было ни одной Маргариты, равной ей в исполнении этой роли. Даже ролью это нельзя назвать. Она проживала свой текст. Самитная на сцене говорила с портретом Мастера – Булгакова. Ей удавалось создать образы жены писателя и героини романа в одном спектакле. Страницы книги и документальные тексты из писем и дневников Булгакова и Елены Сергеевны становились в чтении Инны Самитной переосмыслением и углублением, расширением идеи булгаковской истории.

Однажды утром я встретила Инну Самитную в магазине " Молоко". Я была
потрясена: Самитная стоит в очереди за молоком! В руках у Инночки была
тетрадь с текстом спектакля, который она учила, стоя в очереди. Я потом узнала, что она всегда, что бы она ни делала, готовилась к спектаклям.

Инна Самитная была человеком строгим, ответственным и очень красивым.
Помню каждый ее спектакль так отчетливо, будто не прошло так много лет с
тех пор, как она, величественная и одухотворенная, выходила на сцену.
Всегда помню о ней и благодарю судьбу за подаренное мне счастье видеть
ее на сцене.

Вадим Левин, поэт, писатель, педагог

Воспоминания о Театре Чтеца и Драмкужке ДК Студентов ХПИ

Пространно написать об Инночке не могу – не так близко шли наши жизни. Мы не учились вместе, не жили рядом. Познакомились в драмкружке ХПИ. Там Иннушка была безусловно ведущей актрисой. В драмкружке я был только год, когда учился на первом курсе, участвовал в одном спектакле – «Салемские колдуньи». Играл в роли третьего плана, почти в массовке. А Инна Самитная – в главной роли, Абигайль. Здорово играла.

Потом, уже зрителем, восхищался вместе с другими Инной в главной роли в спектакле «Опасный поворот».

Какое-то время (а может, только однажды) виделся с Инной у Зары Довжанской, когда Зара вела студию чтеца ещё не в ДК Связи, а где-то в доме народного творчества или что-то в этом роде. Инна ходила к Заре вместе с Наденькой Николенко.

Дважды в год мы с Инной регулярно встречались за праздничным столом. Один раз – на именинах у Эллы Тигай. Второй – 30 декабря, когда мы с действующими и с бывшими драмкружковцами традиционно провожали Уходящий год. Еще часто оказывались на одних и тех же спектаклях, концертах, выставках. Бывал я и у Инны дома. Хорошо помню ее обаятельную и интеллигентную маму и старшего брата. И всегда чувствовал в Инне надежного друга, интересного и ироничного собеседника. Слышу ее голос: красивый, низкий, насыщенный, очень выразительный, незабываемый.

А Элла помнит, что году примерно в 1950 она пришла на утренник во Дворец. Тот праздник открывала семи- или восьмиклассница Инна. Она с бантиками и колокольчиком выбегала на сцену и сияла праздником. И глаза ее светились. Такие излучающие свет глаза я видел в жизни лишь дважды.

Владимир Лейбфрейд, архитектор

О Театре Чтеца под руководством З. Т. Довжанской

В середине 60-х годов на базе Дворца студентов ХПИ существовал небольшой, но достаточно известный творческий коллектив — студия художественного слова под руководством Зары Тевелевны Довжанской, или просто Зары, как все ее называли.

Работала студия очень интенсивно, росло мастерство участников, качество и сложность репертуара. Наряду с индивидуальными номерами появились групповые постановки, литературные композиции, инсценировки… Студия превращалась в небольшой театр. А театру уже требовались и музыкальное сопровождение, и какое-никакое внешнее оформление представлений.

Так я, тогда студент архитектурного факультета ХИСИ, был приглашен друзьями на готовившуюся очередную постановку в качестве художника. Опыта сценического у меня не было никакого, да и традиционные декорации, костюмы и прочая театральная мишура в студенческой самодеятельности были вещами нереальными. Для оформления мы использовали различные комбинации освещения сцены, световые проекции, диапозитивы и слайды. Миниатюрные рисунки и гравюры, многократно увеличенные проектором, создавали фон для реальных актеров, чередовались, возникали и затухали в соответствии со сценарием.

Оформление целого представления умещалось в небольшой коробочке, не считая, правда, огромного проекционного фонаря-эпидиаскопа, всю эту красоту воспроизводившего. Проектор перед каждым выступлением нужно было соответствующим образом установить, настроить, через несколько минут работы он раскалялся и начинал дымиться, в самый ответственный момент могла перегореть лампа, застрять проекционная рамка, диафрагма, шторка объектива и т. д. и т. п.

Никакого вспомогательного персонала в нашем самодеятельном театре не было, актеры читали стихи и прозу, пели песни, а я за кулисами «художествовал» —колдовал над эпидиаскопом. И бегал время от времени на балконы зрительного зала, переключал свет прожекторов, нажимал в нужный момент клавишу магнитофона, включал запись…

Короче говоря, все шло по известному принципу: сам придумаешь, самого заставят делать и самого будут ругать, что не так сделал. Только было все с точностью до наоборот. Насколько я сам все это придумал, неведомо. Смотрел, что и как делают в других коллективах, театрах, рылся в книгах, журналах, пробовал, экспериментировал, короче говоря, учился. И ругать тогда меня никто не ругал, только хвалили. Никаких записей хода представления я не делал, никакой световой партитуры не составлял, да и термина такого тогда не знал. Помнил наизусть текст представления, знал, когда и что включать-выключать, куда светить и что маскировать. Таким образом, я превратился в постоянного члена коллектива и очень со всеми сдружился. Непосредственно на сцену меня никогда не тянуло, но «запах кулис» впитал на всю жизнь.

Несколько представлений, подготовленных с моим участием, как и все прочие выступления студийцев, проходили с неизменным успехом, собирали полные залы.

Кроме основной сцены — Дворца студентов, мы выступали и на других площадках, участвовали в смотрах, конкурсах. В январе 1966 года стали лауреатами I Всесоюзного фестиваля студенческих театров.

Кто-то из студийцев принимал решение о переходе в профессионалы. Рвались в Москву, поближе к столичным театрам, поступали во ВГИК, в Щукинское училище… На их место приходила молодежь, училась…

А над театром тем временем сгущались тучи. Тяжело и неприятно об этом вспоминать, но вся деятельность наша проходила под неусыпным контролем и давлением... Каждая новая программа воспринималась в штыки. Цеплялись ко всему — к репертуару, недостаточно пропагандистскому, к выбору авторов, к текстам и трактовкам, к составу участников. В конце концов принято было решение о смене руководителя, от Зары решили избавиться. Но за ней поднялся весь коллектив, театр ушел в Дом культуры работников связи, где с огромным успехом существовал еще полтора десятка лет.

Кончилось все со смертью Зары в 1992 году — без ее невероятного таланта, обаяния и фантастической работоспособности театр существовать не смог. Мое активное сотрудничество с театром закончилось в конце 60-х, но дружба осталась на всю жизнь. К сожалению, сейчас дружить уже почти не с кем. Остались только старые фото и прекрасные лица на них.

Александр Крушедольский

Первая и последняя гастроль, отрывок

В 1966 году с легкой руки Володи Лейбфрейда я на не очень длительное время
приобщился к коллективу театра-студии художественного слова при Дворце студентов (ДС) ХПИ под руководством Зары Тевелевны Довжанской. Этому коллективу срочно нужен был гитарист для спектакля о Гарсиа Лорке. Я же не был сольным гитаристом и объяснил коллективу, что могутолько аккомпанировать песни, что и показал на примере какой-то песни Окуджавы. Это вызвало определенный интерес у ведущих актеров театра Инны Самитной и Гарика Черняховского.

Инна была ученицей Зары еще до Дворца студентов. В массовых спектаклях она практически не принимала участия, а выступала с концертными сольными номерами, например, с песнями Новеллы Матвеевой для которых и был я нужен. Мы довольно часто выступали в различных концертах в ДС и даже ездили на гастроли в Киев.

В театр приходило много людей сверхталантливых (такие, как И.Самитная и Е.Киселев), просто талантливых и не очень. Худрук всем находила место и роль. Сюда в 1966 году и почти на целый год попал и я – «аккомпаниатор» гитарист.

Однажды то ли в конце августа, то ли в сентябре 1967 года мне позвонила Инна Самитная и назначила встречу возле галереи в саду Шевченко. Сейчас на месте этого деревянного строения как раз и проходит аллея звезд. На месте встречи кроме Самитной была еще и Надя Николенко уже в ранге студентки Щуки. Оставив нас с Надей стоять на шухере, Инна полезла на клумбу и наломала букет роз. Шел довольно сильный дождь, и народа почти не было, поэтому это
"преступление" прошло незамеченным и безнаказанным. На мой вопрос, зачем цветы и куда мы идем, я получил исчерпывающий ответ – дескать, сейчас увидишь. Мы прошли чуть ниже по ул. Сумской к аптеке на углу с ул.Рымарской и вошли в старинный дом №23, поднялись на последний этаж и Инна позвонила в дверь с номером 6. Дверь открыла Зара Тевелевна Довжанская. Только теперь я понял куда мы шли. Повод встречи я точно не помню. Как бы это не был день рождения хозяйки.

До меня доходили слухи о том, что Зара хотела со мной и с песнями что-то поставить. А однажды, встретив меня на улице, Александр Инин в ничего не значившей возникшей беседе, сказал, что вынашивает некоторую идею на счет Инны Самитной и меня. Однако отнюдь не боязнь этого грядущего действа заставила меня прекратить посещение театра-студии. В том же 1967 году я поступил на курсы и сдал экзамен на инструктора подводного плавания. Кроме того, я выступал за сборную Харькова и области по подводному спорту. Сочетать учебу в ВУЗе с обоими видами дополнительной нагрузки было тяжело, ибо и тренировки, и репетиции в театре совпадали по времени, и надо было выбирать одно из двух. Я выбрал спорт.